— «Спрашиваете, как для меня война началась? Я родом с Нижегородщины, есть там городок такой Павлово. В субботу нам вручали дипломы в школе, помню, потом мы пошли гулять с девчатами на речку. А уже через месяц я был в пехоте. Как выжил, сам до сих пор понять не могу. Не иначе, что-то или кто-то хранило меня. Потом в артдивизионе понадобился водитель, и я стал артиллеристом, уже до конца войны. Водил машину, работал подносчиком, заряжающим, наводчиком 122-мм гаубицы. Мощная пушка, должен вам сказать. Теперешняя моя частичная глухота с тех военных лет и началась. Там сам снаряд весит 24 кило, и к нему еще заряд пороха на 10 тащишь, руки оторвать можно.
Но, когда вся батарея и дивизион начинают садить по фрицам артналетом или еще как, такая музыка начинается. Все трясется, глохнешь, в голове шум стоит, но и гордость в душе за такую мощь, что в наших руках. И что мы можем эту силищу на этих поганых фашистов направить.
Злость на гитлеровцев накопилась страшная, руками готовы были их рвать. Это не преувеличение, так мы чувствовали тогда. Но, к гражданскому населению в Германии мы в целом хорошо относились, что бы там ни писали и не показывали в современных фильмах. Помню, какой-то городок немецкий заняли, фашисты отступили, а местные попрятались по чердакам и подвалам в страхе. Я один подвал открываю и кричу вниз по русско-немецки примерно так: «Граждане фрау. Вы свободны. Можете возвращаться в свои хаузы…»
Или был еще случай в Берлине – я пошел искать кустики, а наткнулся на группку гитлерюгендовцев с одним эсесовцев во главе. Ни автомата, ни винтовки у меня с собой не было, только нож, но мне удалось их взять в плен. Да и сами они, наверняка, готовы были сдаться. Что интересно, пока мы собирались идти к своим, а я собирал у всех оружие, эти пацанята умудрились избавиться от эсесовца. Просто удавили или зарезали его — я тогда не стал вдаваться в детали, лишь бы до своих дойти. А то эти волчата с перепугу и меня порезали бы за милую душу. Обошлось.
Один из этих немчиков совсем запаниковал и постоянно кричал «Хайль Гитлер», понятно, что это нервная реакция у него была. Когда я их довел до нашего хозяйства, особист мне говорит: «Разберись с этим. Отведи его подальше и пристрели».
Не смог я пацана этого убить, отпустил. А после войны, когда был в командировке в Германии по линии контрибуций и репараций от Алматинского облисполкома, за чертежами меня тогда отправили, этого уже взрослого мужчину встретил. Он меня узнал, так посреди улицы на колени встал. Потом потащил меня знакомить со своим отцом, ну и напоили-накормили они меня изрядно! Ох уж, славно тогда угостили!»
Дмитрий Васильевич увлекся рассказом, активно жестикулирует, и лежащий с ним рядом диктофон от случайного толчка укатился под диван. Как же наш собеседник оказался в Алма-Ате, довольно далеко от места призыва?
— «Я недолечился, как нас в 45-м отправили добивать японцев, ну, и, меня сняли с поезда совсем больного, кровь горлом пошла, отправили долечиваться в Алма-Ату, она ближе всего была. Вот и вся разгадка.
В Алма-Ате положили в госпиталь, что был на Комсомольской-Мира, там я встретил одну красавицу-летчицу. Ее подбитый самолет угодил в болото, хорошо, солдаты наши рядом были, успели ее вытащить. Поженились мы, и как-то о возвращении в Россию вопрос уже не вставал.
В Алма-Ате сначала устроился водителем, много читал, учился, заочно окончил алматинский Политех, потом Московский автодорожный институт. Люди, кто были рядом, мне всегда сильно помогали советом, делом, ну, и, двигали меня по служебной лестнице. За это всем, кто мне помогал и помогает по жизни, я безмерно благодарен. В-общем, везло мне всегда, бог миловал.
Меня же в дивизионе прозвали «непотопляемым Алатырцевым», две похоронки на меня ушли без моего ведома. Первый раз – когда юнкерсы разбомбили нашу колонну, а мне удалось впрыгнуть между двумя танками и взрывной волной меня откинуло от трассы. Сестричка осмотрела, вроде мертвый, но я пошевелился, слава богу. Второй случай – тоже налет авиации, но тогда из пулемета по кабине моего «студебеккера» прошлись, все разлохматило в клочья. Меня опять в мертвые записали, снова похоронку домой отправили. А меня позже нашли и в санчасть снесли.
Когда в Харькове был в 1975 году, на 30-летии Победы, увидел издалека своего комполка полковника Иванина, теперь уже в генеральской форме. Я к нему бегу, кричу: «Товарищ полковник! Это же я, непотопляемый Алатырцев! Хорошо мы с ним тогда посидели, вспомнили наших.»
Дмитрий Васильевич немного задумался, ушел в себя. Потом вернулся к разговору:
— «А пожелаю я молодежи и вашим читателям здоровья и процветания. Мне жаловаться на жизнь не приходится, судьба ко мне милостива. Так пусть и всем достойным людям чаще улыбается удача. Ну и, нас, стариков, не забывайте, ваше внимание нам приятно.»